Creativity of Jacob Nikoladze (16 May/28 May 1876, Kutaisi - 10 March 1951, Tbilisi) - the founder of the Georgian sculpture underlies in ornaments of Georgian temples and rocky cities, in works of old Georgian masters.
Lia Andguladze (1931 - 23 July, 2010). The Article was published in "Literaturnaya Gruzia". 1986. #6. p.175 - 184.
In combat with tenacious massive stones he created images of famous sons of the fatherland, who increased glory of Georgia - Ilia Chavchavadze, Akaki Tsereteli, Vajha Pshavela, Ivane Javakhishvili, Chakhrukadze .. Images of these writers, public figures were embodiment greatness of native people for him.
It is no wonder therefore, that Jacob Nikoladze's creativity was accompanied with Rustaveli theme. Keen interest to the great Georgian poet has appeared at Nikoladze already in boyhood when in a bookshop of his brother he had seen magnificently designed “The Knight in the Panther's Skin” with illustrations by Mihály Zichy (Hungarian artist, (1827 - 1906) .
J. Nikoladze came back repeatedly to the Sh.Rustaveli’s image. He is the author of first sculptural portrait of Rustaveli. Nikoladze created it at the beginning of independent work and exposed it in Kutaisi. The sculpture was purchased by patron of art Zubalashvili who subsequently has taken it away to Florence. Second portrait Rustaveli created on the same sketch (differing from the first in sizes) was shown on the fifth exhibition of works of the Caucasian artists in Tbilisi in 1897. The sculpture has caused interest of the public was granted Ilia Chavchavadze's approval.
Though the general contours of Nikoladze works on Rustaveli theme evoked tradition, each sculpture testified growth of his skill. The oval bas-relief of the poet with arch-like cut by J. Nikoladze's has sustained check by time. Today, when we know the image aged Rustaveli on the wall of the Jerusalem Monastery of the Cross, the bas-relief by Nikoladze seems most close by this image.
The first attempt of a sculptural illustration of a poem also belongs to J. Nikoladze. Therefore it is quite natural, that he has appeared among those admirers of Rustaveli genius who had been surrounding glorified Russian poet Konstantin Balmont during his stay in Georgia.
Since Ilia Chavchavadze's times and his colleagues Rustaveli related activity was considered of great public significance. Researchers of Rustaveli creativity, his publishers and collectors of manuscripts, folklore, popular writers of his ideas, artists, translators in prose and verses, commentators, initiators of creation of a monument to the poet and « Rustaveli Society», oral storytellers and admirers “The Knight in the Panther's Skin” have revealed to Balmont Rustaveli’s native land. Balmont had apprehended general love, which Georgians usually displayed upon their poets and poetry in general, as an attribute of high spirituality of people, and reverence of Rustaveli – as an expression of their national pride. “The Knight in the Panther's Skin,” was likely a key opening a way to realization of more courageous cultural plans.
At that time on arena of a cultural life the new generation of intellectuals and writers of the first decade of a new century has acted. The majority of them had received education in Russia and Europe. They had continued activities of the famous predecessors with honour and had planned new ways to development of a domestic science and culture. Thus the name of Rustaveli invariable had been remaining in the center of this cultural rise.
Balmont's arrival to Georgia, his poetic oath -
«I am a Slav,
And I swear
A relic of Georgia
Rustaveli poem
To reveal with my poetic pipe... »
(Informal translation by Dr. Teimuraz Kancheli)
- Have increased and have united those who had been interested by creativity of Rustaveli, promoted updating of feeling of national optimism.
Balmont's interest upon Rustaveli’s creativity was met by the Georgian society with unprecedented enthusiasm. It was perceived by contemporaries as a meeting of two geniuses. Indeed, “The Knight in the Panther's Skin” translation by Balmont gave a new, second life to work of literature in a mullions-strong Russian society, and on this background the spiritual union of two nations seem to be stronger.
The press of that time widely covered Balmont's stay in Georgia. Numerous representatives of different layers of a society attended Rustaveli devoted literary evening which were given by the poet. «My work has found those who required it... It receives other, joyful sense», - one could read in his letters.
Jacob Nikoladze belonged to a cohort of Balmont friends. It is significant, that J. Nikoladze created fourteen out of twenty works on Rustaveli theme, during Balmont's work on poem down to publishing of full text of his translation in 1933. About acquaintance of the sculptor and the poet in general I already motioned in the book «Balmont and Georgia» (1972) where friendly environment of the poet in Georgia and kindliness of Alexander Kancheli's family who has hosted the poet were described.
In conversation with deputy director of the Museum of Arts of Georgia Simeon Bolkvadze I have learned, that Jacob Nikoladze modeled a bust of A. Kancheli’s wife - Tamar Amirejibi (Amiredzhibi). Working on the book about Balmont, I become closer friend with families Kancheli and Amirejibi, however about Tamar Kancheli's bust I heard nothing. I visited Jacob Nikoladze's workshop where I met with his grandson, young sculptor Guram Nikoladze. I’ve got acquainted with Jacob’s wife – Bronislava Georgievna, unique and sole inhabitant of this house. She has benevolently concerned to my searches, remembered this work of the sculptor entered by her in the catalogue of his works, but she did not know where it was. The bust made in plaster in the sizes 33x19x20 cm, is included in the catalogue of works of J. Nikoladze in 1912 (or 1914).
Tamar Amirejibi, (1884 - 1917), mother of three sons, was educated woman. She was brought up in cultural family with good traditions. Her brothers were the engineers. Kutsna Amirejibi was educated in St. Petersburg and Giorgi Amirejibi in Aachen (Germany). George Amirejibi was besides the publisher of the newspaper «The Transcaucasian speech» on which pages the events connected with stay of Balmont in Georgia were widely covered.
After the graduating from Female Grammar School Tamar Amirejibi had received secular education and in addition fine arts (probably, in the Tbilisi Private School by princess E. Tsereteli, who was a pupil of Parisian professor Liugren). She was trained in art printing on metal-based laminate, mosaic on a leather, groove on a marble, burning out on a tree. Almost century old works of Tamar Amirejibi are kept in family of her grandson (Dr. Teimuraz Kancheli).
Tamar Amirejibi was a member of "The Society of the Georgian women». The house of Kancheli family was one of the centers of a cultural life of the city. On Thursdays well-educated society gathered there, outstanding figures of art and literature used to come. In this house Balmont’s translation of «The Knight in the Tiger Skin» was read for the first time. Balmont devoted many verses and impromptus to the Georgian friends, and in the foreword to translation of the «The Knight in the Tiger Skin» he has expressed gratitude to Kancheli spouses, spiritual dialogue with whom has inspired him on this titanic work and has helped him to finish it.
Tamar Amirejibi-Kancheli's inner life has induced Jacob Nikoladze to immortalize image of this fine Georgian woman in a sculpture. Female portraits take a considerable place in his creativity. Some of them are also anonymous. In his workshop a plaster cast female portrait resting on wooden mezzanines drew my attention (Mrs. Lia Andguladze). It has reminded me a face of Tamar Amirejibi familiar to me from photos. The bust as the family property had no museum number and was called as "The Female portrait».
All Tamara's the most successful photos concern to a time of her girlhood. But now, at a general view and according to hairdressing, clothes a graceful Georgian woman of the beginnings of a century appears. The female head which have been found out on mezzanines of a workshop of the sculptor does not have high hairdressing of magnificent hair, underlined beautiful eyes and oval face. I found similarity of a sculptural portrait to Tamar Amirejibi, but similarity of completely not of external view. Thoughtful, the sight turned inside, the Georgian features which have been lit up by internal light, emphasized spirituality of shape. I already trusted that she is Tamar Amirejibi. Such, should be, she faced to the sculptor, and he with feeling of a measure inherent in him has transferred internal harmony of this fine woman.
Acknowledgement of the guess I searched at Tamar’s grandson - young physicist Teimuraz Iraklievich Kancheli. He agreed to visit I.Nikoladze's house-museum under my request. Sharp electric illumination has somehow changed features of a sculpture. Teimuraz did share my confidence. But Guram Nikoladze, the sculptor, has supported me, considering the bust, and a photo are the image of one type of the face.
The last word was for Tamar’s son – Vakhtang Kancheli (Teimuraz Kancheli note: 1908 – 1990). He has arrived from Moscow where permanently lives, to Tbilisi in connection with death of the stepsister well-known Georgian actress Salome Kancheli (Teimuraz Kancheli note: 14.05.1921 – 15.12.1985). On a photo of disputable sculptural portrait he has made an inscription in Russian: «This bust of my mother - Tamar Rosebovny Kancheli, née Amirejibi, - for many years stood at our house. Vakhtang Aleksandrovich Kancheli, 17.12.85» (Teimuraz Kancheli translation). Henceforth the bust of work of J. Nikoladze will carry a name of the woman was inspirer not only the Georgian sculptor, but also the Russian poet.
During work on Rustaveli’s poem Balmont corresponded with Tamara and Alexander Канчели. His letters certificate love and fidelity of Russian poet to Rustaveli and his compatriots’ native land. The same also eloquently confirms the telegram sent by him from Paris to Kancheli: “MZE MIKVARXAR KATLI” (Teimuraz Kancheli’s translation: «The Sun, I love, Georgia») which Georgian words have been typed by a roman script. In 1917, having kept his word, the poet finalized the translation of poem and has brought it to Georgia. Still being to Russia, in the letter to his relatives he wrote about a forthcoming exciting meeting: «Also I think, how before Georgians I shall take in hands... my work, I turn pale also and cry, as Rustaveli’s heroes».
Balmont has executed the oath, but the deep grief has saddened his pleasure - Tamar Amirejibi had been living her last days. «Only force of soul allows this tormented body to not die absolutely», - we read in a letter of the poet. In one of following messages to the family he informs: «... Tonight I, prince Amirejibi, prince Diasamidze and Alexander Kancheli on a stretcher have taken down Tamara from height, where her summer residence (“dacha”) is and where she choked, downwards on a coast of Borzhomka (Teimuraz Kancheli note: a river near Borjomi city). Yesterday it seemed, she will die. Today she is better». However on July 6, 1917 she died. She was thirty three years old. Balmont attended a funeral in Tbilisi. Here is how he writes about this: «Yesterday we have buried Tamar. There were a lot of us who were seeing off. The coffin was completely covered by flowers, and from me were much... Roses and a white tape: «To the best Georgian - Tamar Kancheli from Balmont, in the name of her sung in Russian the whole Rustaveli poem». I still unable to understand, that Tamar really is not present. I am sending my verse to Tamara».
Balmont’s posthumous dedication «In Tamar Kancheli's Name» was published in the newspaper «Sakartvelo» (July 10, 1917). And now many remember it by heart:
Для меня опустела Картвелия,
Мой светильник погас, догорев,
Для кого же принес Rustaveli я,
Облаченного в русский напев?!
(in Russian)
Georgia has become empty for me,
My lampion went down, having burnt down,
For whom I have brought Rustaveli,
Clothed in Russian tune?!
(Word-for-word translation by Dr. Teimuraz Kancheli)
So, many representatives of the Georgian public of the beginning the centuries excited creative imagination of Jacob Nikoladze, were well-known to Balmont. He saw sculptural portraits of some of them in a workshop of the artist. The poet was familiar with Georgian literature classical writers and poets since the time of the first arrival to Georgia in 1914. The author of these “live” pictures the «Pantheon of the Georgian poetry» was Jacob Nikoladze.
During the searches connected with a bust of T.Kancheli, a poem written in Russian in Bronislava Nikoladze’s book «Memoirs of the sculptor» attracted my attention. It was brought among anniversary (1922) greetings to Jacob Nikoladze. According to style, genre, an art manner it very much reminded Balmont-written opus. The impromptu named sonnet was brought in the book in shorthand form. Misses have been dotted. It is known, that Balmont dared to deviate from the scheme of a sonnet loved by him, sometimes entered a superfluous line and I thought reductions were also possible; but the dots become alerted.
And the date of a writing raised the doubts - per 1922 (year of J.Nikoladze’s anniversary) Balmont did not come to Georgia. The autograph of the poet which Bronislava Nikoladze promised to look for at home when searches in the Literary Museum of Georgia have appeared unsuccessful could resolve my doubts.
Objectively the pros and cons Balmont's authorships were equal, but the internal belief was prompted me, I am on the right way. Bronislava Nikoladze, closely listened to me, nevertheless considered, that the impromptu could be written by Alexander Kancheli - close friend of Jacob Nikoladze and the brilliant expert in Russian language.
Among the poets surrounded J. Nikoladze, apart from Alexander Kancheli, Valerian Gaprindashvili, Cyril Zdanevich, Paolo Yashvili, Alexander Abasheli. Kote Makashvili had been writing verses in Russian. However I considered improbable that somebody from them has addressed to Nikoladze in Russian.
Wishing to find the truth, Bronislava Nikoladze asked to me "tricky" questions, such, for example, as: «Why Jacob decided to hide from me the fact, that the sonnet was devoted to him by Balmont?». It was logical to be proud of this fact, instead of to hide it.
In the answer I considered the following: Bronislava Nikoladze became the wife of the sculptor in 1925. The sonnet could be written before 1917, and in anniversary materials it has appeared by virtue of the dedicational character. By 20-th Balmont was already in emigration, and the name of the poet in a circle of his Georgian friends was ignored (Teimuraz Kancheli - because of dangerous nature of mentioning such people in Stalin repression machine conditions). Besides Jacob Nikoladze never mentioned, that the sonnet is devoted to him by Kancheli or Zdanevich.
Bronislava Nikoladze has found out a sonnet after Jacob Nikoladze death and, having felt originality of talent of its author, has cited it in the book «Memoirs of the sculptor». She remembered the autograph of an impromptu very well - a thin sheet of a paper on which the text was written in block letters with black pencil. I have brought to her the autograph of one of Balmont’s poems for comparison. Bronislava Nikoladze examined the fine, densely pressed to each other letters for a long time, but could not tell anything consolatory. Boldness of handwriting on the autograph which was kept in Bronislava Nikoladze’s memory, did not allow her to agree with my assumptions. I tend to explain this metamorphosis with Balmont's handwriting by thin paper and a drawing pencil the text was written with.
Balmont had very special attitude to words: he used to write some nominal nouns with a capital letter, for example: the Sun, the Sea, the Georgian, Love, the Spaniard...
When in some weeks Bronislava Nikoladze has found the autograph of the sonnet and has shown it to me, it didn’t remain any doubts at me. It was Balmont's handwriting! A sonnet written by his hand, with his favorite capital letters - the Assyrian, the Apostle! It was the full text of a sonnet, and lines omitted before contained convincing confirmation of my guesses (they are underlined in the text). I exulted, but nevertheless have found necessity to receive written acknowledgement of authorship of Balmont from his daughter - Nina Konstantinovna Balmont-Bruni. I have sent a x-copy of the autograph of the sonnet to her:
In Russian
ЭКСПРОМТ-СОНЕТ
Я. Николадзе
Тебя люблю и взор тобой дивится.
Твои глаза, как главы двух ворон.
Ты проводник печальных похорон,
И ты пуглив, как юная девица.
Меня пленит твой профиль Ассирийца,
Когда взойдешь, как новый фараон
На новый пьедестал, на новый трон -
Чело твое сияньем озарится.
Тебя томят... И чуется измена.
Но ты взлетишь, чтобы познать зенит,
И запоет твой пламенный гранит.
О, дивный жрец, сошедший с гобелена,
Живой привет сонетом говорит
Живой поэт - Апостолу Родена.
IMPROMPTU-SONNET (In English)
Y.Nikoladze
I love you and my eye marvels at you.
Your eyes, as ravens’ two heads.
You a conductor of sad funeral,
And you are timid, as the young maiden.
I am captivated with your profile of the Assyrian,
When you will mount, as the new pharaoh
On a new pedestal, on a new throne -
Your brow will light up with radiance.
They languish you... And treachery is felt.
But you will fly up, cognize zenith,
And your ardent granite will start singing.
Oh, marvelous priest who has stepped down from a gobelin,
Alive greetings speaks with sonnet means
The alive poet - to Rodin’s Apostle.
(Informal translation by Dr. Teimuraz Kancheli)
Already two years as Nina Konstantinovna Balmont-Bruni on a state of health cannot arrive to Georgia (Teimuraz Kancheli’s note – the article was written in 1986, she died in Moscow in 1989), breaking that nice tradition. Some of her letters are already written by other’s hand. She sharply experiences the feebleness; born in the first year of XX century, she kept vivacity for long time. To me Nina Konstantinovna Balmont-Bruni has written the reciprocal letter itself. She did not challenge Balmont's handwriting, but some comparisons in a sonnet so jarred on her, that she was inclined to think, that the script counterfeit Balmont’s handwriting. She wrote: «He always signed the verses... A farfetched rhyme of "sad funeral», expression «timid, as the young maiden» is alien for him, and these «raven’s heads» (it is monstrous!). I can not believe, that Balmont compares eyes of the person of art to them... He was always exact in definitions! » Nina Balmont-Bruni was interested in the opinion of the wife of the sculptor in this occasion.
It became clear: ignorance of some realities connected with creation of the sonnet, in due time has defined also free reduction of lines of a sonnet by the editor, and now has raised the doubts of Balmont’s daughter. It was necessary to open the contents of a sonnet in its basic lines, to show, how names of Balmont, Nikoladze and Kancheli, «friends to heart», again were built in one line.
Thus, a line «Your eyes, as ravens’ two heads » Has jarred on the daughter of the poet, but it is prompted by great wings, black plumage, a clever and sharp-sighted sight of a bird which image bears color loading in the sonnet. Explaining this line, Bronislava Nikoladze writes: «I quite agree with Nina Konstantinovna. This line does not answer a poetic aesthetics and consequently it was unique which I have omitted in the book. The others - editors. However comparison - not without the bases: Jacob Nikoladze had deep eye hollows, sharp-sightedly looked eyes with the long black eyelashes extending them».
About a line “And you are timid, as the young maiden” the wife of the sculptor writes: «Jacob Ivanovich, as well as many people of creativity, was excessively vulnerable. He did not endure not only roughness, but also simple tactlessness. Being afflicted, he felt emotional worry, anxiety, became withdrawn and, maybe, even was lost, not finding words for the equivalent answer. It made impression of shyness. His sincere fragility and cleanliness also have prompted the poet the mentioned lines».
The "disputable" line omitted by the editor «You a conductor of sad funeral» has helped us to specify the date of a writing of a sonnet. It is known, that Balmont's arrivals to Georgia in 1914, 1915 were usually accompanied by celebrations. But in 1917 his pleasure has been saddened by illness and death of the close friend of poet Tamar Amirejibi-Kancheli. On memoirs of her son Vakhtang Aleksandrovich Kancheli, Balmont, participating in ceremony of burial of Tamara even has decided to carry the coffin, but, having spared him, he did not allowed to do that.
Thus, under «sad funeral» Tamara's funeral is meant. Thus, the sonnet has been written in July, 1917. Bronislava Nikoladze, as though explaining some haste which appears in other lines of a sonnet, adds the following: the line “You a conductor of sad funeral” makes a hint that the sonnet is written in conditions not relevant to creativity, at the obligatory traditional final stage of funeral – “kelekhi”, which is funeral feast. This process suppresses the poet, having aggravated perception of circumstances. Participants of “kelekhi” drink wine, that has more aggravated feelings and has not kept the poet from desire to compose an impromptu. In such circumstances there were no conditions to soften some expressions though these lines give Jacob Nikoladze’s exact portrait and are pardonable to Balmont in our eyes».
Balmont’s sonnet, apparently, was known to relatives of J. Nikoladze. It proves to be true since we find this idea in comparison of the sculptor with the Assyrian at Geronti Kikodze’s article, devoted to Jacob Nikoladze: «... the appearance he, to some extent, reminds revived Assyrian bás-relief, and by his personality and creativity he represents an organic part of modern Tbilisi».
The wife of the sculptor notes, that Balmont was not the only who compared Jacob Nikoladze with Assyrian. One of friends to her parents - Nevinsky, in his poem gives the same portrait of J. Nikoladze: «... a call, and quickly enters Assyrian demigod... ».
Unimportantly, who the first has seen this similarity, the core is, that it existed and was not casual. In a sonnet probable conversations of the poet and the sculptor on themes close to them were reflected: Egypt, pharaohs, sphinxes, bás-reliefs on tombs, France, Rodin...
Nikoladze, obviously, did not hide from the poet the reasons, braking realization of his plans - indifference of authorities and rich part of a society. « Tbilisi «higher society» negotiators’ tastes of that time did not go beyond problems how to decorate their wives and daughters with gold. There can be no question of private or state orders for a sculpture», - wrote Kikodze.
Indeed, «The Grieving Georgia» on Ilia Chavchavadze's tomb was Jacob Nikoladze's sole work which was issued in pre-revolutionary Georgia. The works of the sculptor did not leave a workshop which was situated at a warehouse then.
The talent and J. Nikoladze's plans deserved support, but he vainly waited for it. The Russian poet certainly sympathizes with the sculptor, but a leitmotif of the sonnet the hope, belief in his future and in a high recognition of his talent sounds. The prophecy of the poet has come true. Radical changes, happened in Georgia the twentieth years, made active an artistic life, J. Nikoladze had been provided all conditions for creative activity which fruits have brought to him national glory.
Balmont's impromptu-sonnet - one of the best poems which he has created on Georgian theme. During Balmont's rapprochement with Georgia when the Russian critics considered his creative potential exhausted, he has lifted the poetic prestige through translation of “The Knight in the Tiger Skin”. Updated by the Georgian source, his poetry has found the second breath. In 1916 the newspaper «Russian sheets», considering the new compilation of the poet "Ash" where his verses from the Georgian cycle had been included, marked, that some verses, for example, "Georgia", "Tamara" (devoted to Tamar Amirejibi), «Say you» (haven red through as an impromptu on grand welcome with Georgians), return to Russian reader Balmont – the author of «Fairy tales».
(Unofficial translation by Dr. Teimuraz Kancheli, All rights reserved).
View photos related to Amirejibi, Kancheli, Palavadishvili families here
To read the article in Russian go to the next page
От портрета к сонету
Лия АНДГУЛАДЗЕ (1931 - 23 июля 2010)
Творчество основоположника грузинской скульптуры Якова Николадзе (16 мая/28 мая 1876, Кутаиси - 10 марта 1951, Тбилиси) своими корнями уходит в резные орнаменты грузинских храмов и скальных городов, в работы старых грузинских мастеров
В единоборстве с неподатливой массой камня создавал он образы славных сынов своего отечества, деяниями своими умноживших славу Грузии, - Ильи Чавчавадзе, Акакия Церетели, Важа Пшавела, Иванэ Джавахишвили, Чахрухадзе... Образы этих писателей, общественных деятелей являлись для него олицетворением величия родного народа.
Неудивительно поэтому, что творчеству Я. Николадзе сопутствовала и руставелевская тема. Острый интерес к великому грузинскому поэту появился у Николадзе уже в отроческом возрасте, когда в книжном магазине своего брата он увидел богато оформленного «Витязя...» с иллюстрациями М. Зичи.
К образу Ш. Руставели Николадзе возвращался неоднократно. Он является автором первого скульптурного портрета Руставели. Николадзе создал его на заре самостоятельной работы и выставил в Кутаиси. Скульптуру приобрел меценат Зубалашвили, впоследствии увезший ее во Флоренцию. Созданный по тому же эскизу второй портрет Руставели (отличающийся от первого своими размерами) Я. Николадзе вынес на пятую выставку работ кавказских художников в Тбилиси в 1897 году. Скульптура вызвала интерес общественности, одобрение Ильи Чавчавадзе.
Хотя общие контуры Николадзевских работ на руставелевскую тему навеяны традицией, каждая скульптура свидетельствовала о росте его мастерства. Овальный барельеф поэта с дугообразным вырезом работы Я. Николадзе выдержал проверку временем. Сегодня, когда нам известно изображение престарелого Руставели на стене Крестового монастыря в Иерусалиме, барельеф Николадзе кажется наиболее близким к этому образу.
Я. Николадзе принадлежит и первая попытка скульптурной иллюстрации поэмы. Поэтому вполне естественно, что он оказался в числе тех почитателей руставелевского гения, которые окружали прославленного русского поэта Константина Бальмонта в бытность его в Грузии.
Со времен Ильи Чавчавадзе и его соратников руствелологической деятельности придавалось общественное значение. Исследователи творчества Rustaveli, его издатели и собиратели рукописей, фольклора, популяризаторы его идей, художники, переводчики в прозе и стихах, комментаторы, инициаторы создания памятника поэту и «Общества Руставели», устные сказители и почитатели «Витязя...» открыли Бальмонту родину Руставели. Всеобщую любовь, которую питали грузины к своим поэтам и поэзии, Бальмонт воспринял как признак высокой духовности народа, а почитание Руставели - выражением его национальной гордости. «Витязь...» был как бы ключом, открывающим путь к осуществлению более смелых культурных замыслов.
В это время на арену культурной жизни выступило новое поколение интеллигенции и писателей первого десятилетия нового века. Большинство из них получило образование в России и Европе. Они с честью продолжили дело своих славных предшественников и наметили новые пути в развитии отечественной науки и культуры. При этом имя Руставели неизменно оставалось в центре этого культурного подъема.
Приезд Бальмонта в Грузию, его поэтическая клятва -
«Святыню Грузии - поэму Руставели,
Я - славянин, клянусь явить своей свирелью...»
- умножили и сплотили ряды тех, кто был заинтересован творчеством Руставели, способствовали обновлению чувства национального оптимизма.
Интерес Бальмонта к творчеству Руставели был встречен грузинским обществом с невиданным подъемом. Современниками это воспринималось как встреча двух гениев. Действительно, бальмонтовский перевод «Витязя в барсовой шкуре» давал новую, вторую жизнь произведению в многомиллионном русском обществе, и на этом фоне духовный союз двух народов казался более прочным.
Пресса того времени широко освещала пребывание Бальмонта в Грузии. Многочисленные представители разных слоев общества посещали руставелевские -вечера, которые давал поэт. «Моя работа нашла тех, кто в ней нуждался... она получает иной, радостный смысл», - читаем в его письмах.
Яков Николадзе принадлежал к числу бальмонтовских друзей. Знаменательно, что в период работы Бальмонта над поэмой вплоть до выхода в свет полного текста его перевода в 1933 году Я. Николадзе создает четырнадцать из своих двадцати работ но руставелевскую тему. О знакомстве скульптора и поэта в общих чертах я уже писала в своей книге «Бальмонт и Грузия» (1972 г.), где шла речь о дружеском окружении поэта в Грузии и о том радушии, с которым приняла поэта семья Александра Канчели.
В беседе с заместителем директора Музея искусств Грузии Семеном Болквадзе я узнала, что Яков Николадзе ваял бюст жены А. Канчели - Тамар Амирэджиби. Работая над книгой о Бальмонте, я сблизилась с семьями Канчели и Амирэджиби, однако о бюсте Тамар Канчели ничего не слыхала. Я отправилась в мастерскую Якова Николадзе, где встретилась с его внуком, молодым скульптором Гурамом Николадзе. Познакомилась и с супругой Якова Ивановича - Брониславой Георгиевной, единственной обитательницей этого дома. Она доброжелательно отнеслась к моим поискам, помнила эту работу скульптора, внесенную ею же в каталог его работ, но где она находилась, не знала. Бюст, выполненный в гипсе размерами 33x19x20, включен в каталог работ Я. Николадзе 1912 (или 1914) года.
Тамар Амирэджиби, мать троих сыновей, была просвещенной для того времени женщиной. Воспитывалась она в культурной семье с хорошими традициями. Ее братья были инженерами, получившими образование в Петербурге и в Аахене (Германия). Георгий Амирэджиби являлся к тому же издателем газеты «Закавказская речь», на страницах которой широко освещались события, связанные с пребыванием Бальмонта в Грузии.
После окончания женской гимназии Тамар Амирэджиби получила специальное художественное образование (возможно, в тбилисской частной школе кн. Е. Церетели, ученицы парижского профессора Лиугрена). Она обучалась художественному печатанию на металлопласте, мозаике по коже, резьбе по мрамору, выжиганию по дереву. Почти вековой давности работы Тамар Амирэджиби хранятся в семье ее внуков.
Тамар Амирэджиби являлась членом «Общества грузинских женщин». Дом супругов Канчели был одним из очагов культурной жизни города. По четвергам здесь собиралось образованное общество, приезжали гости - видные деятели искусства и литературы. В этом доме впервые читался и бальмонтовский перевод «Витязя в барсовой шкуре».
Бальмонт посвятил своим грузинским друзьям немало стихов и экспромтов, а в предисловии к переводу «Витязя...» высказал благодарность чете Канчели, духовное общение с которыми вдохновило его на этот титанический труд и помогло завершить его.
Богатый внутренний мир Тамар Амирэджиби-Канчели побудил Якова Николадзе увековечить в скульптуре образ этой прекрасной грузинки. Женские портреты занимают немалое место в его творчестве. Среди них есть и безымянные. В его мастерской мое внимание привлек гипсовый женский портрет на деревянных антресолях. Мне он напомнил лицо Тамар Амирэджиби, знакомое по фотографиям. Бюст, как семейная собственность, не имел музейного номера и именовался «Женским портретом».
Все наиболее удачные фотографии Тамар относятся к поре ее девичества. Перед нами по общему облику, прическе, одежде предстает изящная грузинка начала века. У женской головки же, обнаруженной на антресолях мастерской скульптора, нет высокой прически роскошных волос, подчеркнуто красивых глаз и округлого лица. Я находила сходство скульптурного портрета с Тамар Амирэджиби, но сходство отнюдь не внешнего порядка. Задумчивый, обращенный вовнутрь взгляд, грузинские черты, озаренные внутренним светом, подчеркивали духовность облика. Я уже верила, что это Тамар Амирэджиби. Такой, должно быть, она стояла перед скульптором, и он с присущим ему чувством меры передал внутреннюю гармонию этой прекрасной женщины.
Подтверждение своей догадки я искала у внука Тамар - молодого физика Темура Ираклиевича Канчели. Последний согласился по моей просьбе посетить дом-музей Я. Николадзе. Резкое электрическое освещение как-то изменило черты скульптуры. Мою уверенность Темур не разделил. Но Гурам Николадзе, скульптор, поддержал меня, считая, что и бюст, и фотография являются изображением одного типа лица.
Решающее слово было за сыном Тамар Росебовны - Вахтангом. Он прибыл из Москвы, где постоянно проживает, в Тбилиси в связи с кончиной своей сводной сестры, известной грузинской актрисы Саломэ Канчели. На фотографии «спорного» бюста он сделал надпись: «Этот бюст моей матери - Тамар Росебовны Канчели, урожденной Амирэджиби, - в течение многих лет стоял у нас в доме. Вахтанг Александрович Канчели, 17.12.85». Отныне бюст работы Я. Николадзе будет носить имя женщины, бывшей вдохновительницей не только грузинского скульптора, но и русского поэта.
В период работы над поэмой Руставели Бальмонт переписывался с Тамар и Сандро Канчели, его письма - свидетельство любви и преданности русского поэта родине Руставели и его соотечественникам. Это же красноречиво подтверждает и телеграмма, присланная им из Парижа чете Канчели: «Мзе миквархар Картли» («Солнце, люблю, Грузия»), грузинские слова которой были набраны латинским шрифтом. В 1917 году, сдержав свое слово, поэт закончил работу над переводом поэмы и привез ее в Грузию. Еще будучи в России, в письме к своим близким он писал о предстоящей волнующей встрече: «И думаю, как перед грузинами я возьму в руки... свою работу, я бледнею и плачу, как герои Руставели».
Бальмонт выполнил свою клятву, но глубокая печаль омрачила его радость - Тамар Росебовна доживала свои последние дни. «Только сила души позволяет этому истерзанному телу не умереть совсем», - читаем мы в письме поэта. В одном из следующих посланий к своей семье он сообщает: «...Сегодня вечером я, кн. Г. Амирэджиби, кн. Г. Диасанидзе и Сандро Канчели на носилках снесли Тамар с высоты, где ее дача и где она задыхалась, вниз на берег Боржомки. Вчера казалось, что она умрет. Сегодня ей лучше». Однако шестого июля 1917 года она умерла. Ей было тридцать три года. Бальмонт присутствовал на ее похоронах в Тбилиси. Вот что он пишет об этом: «Вчера мы похоронили Тамар. Нас, провожающих, было много. Гроб весь был укрыт цветами, и от меня было много... роз и белая лента: «Лучшей грузинке Тамар Канчели от Бальмонта, во имя ее пропевшего по-русски всю поэму Руставели». Я еще не в силах понять, что Тамар действительно нет. Шлю мой стих к Тамар».
Посмертное .посвящение Бальмонта «Имени Тамар Канчели» было опубликовано в газете «Сакартвело» (1917 г. 10 июля). Его и сейчас многие помнят наизусть:
Для меня опустела Картвелия,
Мой светильник погас, догорев,
Для кого же принес Руставели я,
Облаченного в русский напев?!
Итак, многие представители грузинской общественности начала века, волновавшие творческое воображение Якова Николадзе, были хорошо известны Бальмонту. Скульптурные портреты некоторых из них он видел в мастерской художника. С классиками грузинской литературы поэт был «знаком» еще со времени своего первого приезда в Грузию в 1914 году. Автором этих живых картин «Пантеон грузинской поэзии» был Яков Николадзе.
В процессе поисков, связанных с бюстом Т. Канчели, в книге Брониславы Николадзе «Воспоминания скульптора» мое внимание привлекло и стихотворение, написанное на русском языке. Оно приводилось среди юбилейных (1922 г.) приветствий Якову Николадзе. По стилю, жанру, художественной манере оно очень напоминало бальмонтовское. Экспромт, названный сонетом, приводился в книге в сокращенном виде. Пропуски были обозначены многоточиями. Известно, что Бальмонт позволял себе отклоняться от излюбленной им схемы сонета, подчас вводил лишнюю строку, я сочла возможными и сокращения, но настораживали многоточия.
И год написания вызывал сомнения - в 1922 году (год юбилея Я. Николадзе) Бальмонт не приезжал в Грузию. Мои сомнения мог разрешить автограф поэта, который Бронислава Георгиевна обещала поискать дома, когда поиски в Литературном музее Грузии оказались безуспешными.
Объективно аргументы «за» и «против» авторства Бальмонта были одинаковыми, но внутреннее убеждение подсказывало мне, что я на верном пути. Бронислава Георгиевна, внимательно выслушавшая меня, тем не менее считала, что экспромт мог написать и Александр Канчели - близкий друг Якова Ивановича и блестящий знаток русского языка.
Из поэтов, окружавших Я. Николадзе, кроме Александра Канчели, стихи на русском языке писали: Валериан Гаприндашвили, Кирилл Зданевич, Паоло Яшвили, Александр Абашели, Котэ Макашвили. Однако я считала маловероятным, чтобы кто-нибудь из них обратился к юбиляру по-русски.
Желая установить истину, Бронислава Георгиевна задавала мне «каверзные» вопросы, такие, например, как: «Почему понадобилось Якову Ивановичу скрыть от меня, что сонет посвятил ему Бальмонт?». Этим фактом следовало гордиться, а не скрывать его.
В своем ответе я учитывала следующее: Бронислава Георгиевна стала женой скульптора в 1925 году. Бальмонтовский сонет мог быть написан до 1917 года, а в юбилейных материалах оказался в силу своего посвященческого характера. К 20-м годам Бальмонт был уже в эмиграции, и имя поэта в кругу его грузинских друзей замалчивалось. К тому же Яков Иванович никогда не говорил, что сонет посвящен ему Канчели или Зданевичем.
Бронислава Георгиевна обнаружила сонет после смерти Якова Ивановича и, почувствовав незаурядность таланта его автора, привела в книге «Воспоминания скульптора». Она хорошо помнила автограф экспромта - тонкий лист бумаги, на котором черным карандашом крупными буквами был написан текст. Я принесла ей для сравнения автограф одного из бальмонтовских стихотворений. Бронислава Георгиевна долго рассматривала мелкие, плотно прижатые друг к другу буквы, но ничего утешительного сказать не могла. Размашистость почерка на автографе, который сохранился в памяти Брониславы Георгиевны, не позволяла ей согласиться с моими предположениями. Я же эту метаморфозу с почерком Бальмонта объясняла тонкой бумагой и рисовальным карандашом, которым писался текст.
У Бальмонта было какое-то особенное отношение к словам, это сказывалось в том, что некоторые нарицательные имена существительные он писал с прописной буквы, например: Солнце, Море, Грузин, Любовь, Испанец...
Когда через несколько недель Бронислава Георгиевна разыскала, наконец, автограф сонета и показала мне его, у меня не оставалось никаких сомнений. Это был почерк Бальмонта! Сонет, написанный его рукой, с его излюбленными заглавными буквами - Ассириец, Апостол! Это был полный текст сонета, а опущенные ранее строки содержали убедительное подтверждение моих догадок (в тексте они подчеркнуты). Я ликовала, но, тем не менее, сочла необходимым получить письменное подтверждение авторства Бальмонта от его дочери - Нины Константиновны. Я послала ей ксерокопию автографа сонета:
ЭКСПРОМТ-СОНЕТ
Я. Николадзе
Тебя люблю и взор тобой дивится.
Твои глаза, как главы двух ворон.
Ты проводник печальных похорон,
И ты пуглив, как юная девица.
Меня пленит твой профиль Ассирийца,
Когда взойдешь, как новый фараон
На новый пьедестал, на новый трон -
Чело твое сияньем озарится.
Тебя томят... И чуется измена.
Но ты взлетишь, чтобы познать зенит,
И запоет твой пламенный гранит.
О, дивный жрец, сошедший с гобелена,
Живой привет сонетом говорит
Живой поэт - Апостолу Родена.
Уже два года, как Нина Константиновна Бальмонт-Бруни по состоянию здоровья не может приехать в Грузию, нарушая тем самым славную традицию. Некоторые ее письма уже написаны чужой рукой. Она остро переживает свою беспомощность; рожденная в первом году нашего столетия, она долго сохраняла бодрость. Ответное письмо ко мне Нина Константиновна написала сама. Она не оспаривала почерка Бальмонта, но некоторые сравнения в сонете так коробили ее, что она склонна была думать, что почерк подделан под бальмонтовский. Она писала: «Он всегда подписывал свои стихи... притянутая за волосы рифма «печальных похорон», выражение «робкая девица» чуждо для него, и эти «головы ворон» (чудовищно!). Не могу поверить, что Бальмонт с ними сравнивает глаза человека искусства... Он всегда был точен в определениях!» Нину Константиновну интересовало мнение жены скульптора по этому поводу.
Стало ясно: незнание некоторых реалий, связанных с созданием сонета, в свое время определило и вольное сокращение редактором строк сонета, а теперь вызвало сомнения дочери Бальмонта. Надо было раскрыть содержание сонета через его опорные строки, показать, как вновь выстроились в один ряд имена Бальмонта, Николадзе и Канчели - «друзей сердца».
Таким образом, строка «Твои глаза, как главы двух ворон...» покоробила дочь поэта, но она подсказана большими крыльями, черным оперением, умным и зорким взглядом птицы, образ которой несет в сонете цветовую нагрузку. Поясняя эту строку, Бронислава Георгиевна пишет: «Я вполне согласна с Ниной Константиновной. Эта строка не отвечает поэтической эстетике, и потому она была единственной, которую я опустила в своей книге. Остальные - редакция. Однако сравнение - не без оснований: у Якова Ивановича были глубокие глазные впадины, откуда зорко смотрели глаза с длинными черными ресницами, удлиняющими их».
О строке «И ты пуглив, как юная девица» жена скульптора пишет: «Яков Иванович, как и многие люди творчества, был чрезмерно раним. Он не переносил не только грубости, но и простой бестактности. Огорчаясь, он предавался переживанию, замыкался в себе и, может быть, даже терялся, не находя слов для равноценного ответа. Это производило впечатление робости. Его душевная хрупкость и чистота и подсказали поэту упомянутые строки».
Опущенная редактором «спорная» строка «Ты проводник печальных похорон» помогла нам уточнить дату написания сонета. Известно, что приезды Бальмонта в Грузию в 1914, 1915 годах обычно сопровождались торжествами. Но в 1917 году его радость была омрачена болезнью и кончиной близкого друга поэта Тамар Амирэджиби-Канчели. По воспоминаниям ее сына Вахтанга Александровича Бальмонт, участвуя в церемонии погребения Тамар .даже вызвался нести ее гроб, что, пощадив его, не допустили.
Таким образом, под «печальными похоронами» имеются в виду похороны Тамар. Значит, сонет был написан в июле 1917 года. Бронислава Георгиевна, как бы объясняя некоторую поспешность, которая сквозит в иных строках сонета, добавляет следующее: строка «Ты проводник печальных похорон» подсказывает, что сонет написан в нерасполагающей к творчеству обстановке, на обязательном традиционном заключительном этапе похорон - келехи, то есть тризне. Процесс этот подавляет, тем более поэта с обостренным восприятием обстоятельств. За траурным застольем пьют, что больше обострило чувства и не удержало поэта от желания высказать их экспромтом. В созданной обстановке не было условий смягчить некоторые выражения, хотя и эти строки дают точный портрет Якова Ивановича и простительны Бальмонту в наших глазах».
Бальмонтовский сонет, как видно, был известен в кругу близких Я. Николадзе. Это подтверждается сравнением скульптора с ассирийцем, которое мы находим и у Геронтия Кикодзе в статье, посвященной Якову Николадзе: «...Своей внешностью он, некоторым образом, напоминает оживший ассирийский барельеф, своей личностью и творчеством же представляет органическую часть современного Тбилиси».
Жена скульптора отмечает, что Бальмонт был не единственным, кто сравнивал Якова Ивановича с ассирийцем. Один из друзей ее родителей - Невинский, отнюдь не поэт, в своем стихотворении дает такой же портрет Я. Николадзе: «...звонок, и быстро входит ассирийский полубог...».
Неважно, кто первым увидел это сходство, главное, что оно существовало и было неслучайным. В сонете отразились вероятные беседы поэта и скульптора на близкие им темы: Египет, фараоны, сфинксы, барельефы на гробницах, Франция, Роден...
Николадзе, очевидно, не скрывал от поэта причин, тормозящих осуществление его планов, - равнодушие властей и имущей части общества. «Вкусы тогдашней «синьории» тифлисских негоциантов не шли дальше того, как украсить своих жен и дочерей золотом. О частных или государственных заказах на скульптуру нечего было и мечтать», - писал Г. Кикодзе.
Действительно, «Скорбящая Грузия» на могиле Ильи Чавчавадзе была единственной работой Якова Николадзе, которая увидела свет в дореволюционной Грузии. Работы скульптора не покидали мастерской, под которую тогда был оборудован какой-то склад.
Талант и замыслы Я. Николадзе заслуживали поддержки, но он тщетно ждал ее. Русский поэт, безусловно, сочувствует скульптору, но лейтмотивом сонета звучит надежда, вера в его будущее и в высокое признание его таланта. Пророчество поэта сбылось. Коренные перемены, происшедшие в Грузии двадцатых годов, активизировали художественную жизнь, Я. Николадзе были созданы все условия для творческого труда, плоды которого принесли ему всенародную славу.
Экспромт-сонет Бальмонта - одно из лучших стихотворений, которые он создал на грузинскую тему. В период сближения Бальмонта с Грузией, когда русская критика считала иссякшим его творческий потенциал, он поднял свой поэтический престиж переводом «Витязя в барсовой шкуре». Обновленная грузинским источником, его поэзия обрела второе дыхание. В 1916 году газета «Русские ведомости», рассматривая новый сборник поэта «Ясень», куда вошли его стихи из грузинского цикла, отмечала, что некоторые стихи, например, «Грузия», «Тамар» (посвященное Тамар Амирэджиби), «Скажите вы» (прочитанное экспромтом на торжественной встрече с грузинами), возвращают русскому читателю Бальмонта «Фейных сказок».
Литературная Грузия. 1986. №6. Стр. 175 - 184.
Фото, связанные с семьей Амиреджиби, Канчели, Палавандишвили смотрите здесь
Письма К. Бальмонта к Е. С. АНДРЕЕВОЙ
Тифлис, 1915, IX. 30.
Я отправился к Канчели которые встречали меня на вокзале, и к ним я пошел обедать...
Я читал отрывки из «Носящего барсову шкуру», и то, как они слушали, и откликались, и произносили торжественные грузинские строки, мне показалось, что я верно угадал свою работу.
Все они в восторге от моего перевода.
Я буду выступать 3-го октября в Тифлисе, 5-го в Кутаиси, и еще где-то и опять в Тифлисе.
= = =
1915, X. 3, Тифлис.
Катя родная, пишу тебе для счастливой приметы, и в жажде твоего привета, — через 1/2 часа я иду читать «Носящего барсову шкуру». Шлю тебе привет всем сердцем. Билеты проданы все. Меня ждут. Я знаю, что это будет праздник сердца. Хорошо.
= = =
Тифлис, 1915, X. 4.
Катя милая, мой труд был не напрасен. Большая зала, в которой я читал Руставели, и о нем, была битком набита, одних стоящих было 300 человек, да сидевших было свыше 400. И, несмотря на то, что и Канчели не захотели повышать цены, мои добрые друзья, устроившие этот вечер, вручили мне сегодня 600 рублей. Слушатели слушали не только внимательно, но поглощенно и восторженно. Среди публики много было молодежи, было все грузинское дворянство, было и простонародье, вплоть до слуг моей гостиницы. Старики, знающие Руставели наизусть, восторгаются звучностью перевода, близостью к тексту и меткостью при передаче тех мест, которые вошли в жизнь, как поговорки.
= = =
1919, 7. X, Кутаис
... Сейчас за мной придут, и я отправлюсь на чествование. Будет музыка, речи, цветы и стихи. Будет ликование, какого там в России не знают. Вчерашнее мое выступление было сплошным триумфом. Театр был переполнен... Осматривал древние развалины. Завтра возвращаюсь в Тифлис. Там буду выступать на торжественном вечере общества Грузинской культуры.
= = =
1916, 25 января В. б., 22 линия, д. б, кв. 20
Вчерашнее выступление с поэмой Руставели, точнее со своим расширенным словом о ней (параллель — Руставели, Данте, Петрарка, Макель-Анджело), было блестящим, Слушатели были воспламенены. Но мне грустно. Я устал от Севера, мне хочется. Юга.
= = =
1916, 4. V, Токио
Я писал Сабашникову 25-го апреля, отослал ему договор о Руставели, и послал три очерка о нем, просил одновременно прислать телеграммой числу к 15-му мая 300 рублей...
= = =
Вас. Остр., 22 л.,д. 5. 1916, VI.
Пожалуйста, попроси М. Сабашникова набрать к моему приезду Руставели, если это еще не сделано.
Благодарю его за Калидасу. Только что написал небольшой очерк моих японских впечатлений...
= = =
СПб 1916, Х.15.
Катя милая... Я еще, кажется, никогда не жил в столице Русской так домоседно. Ни к кому не хожу, и ко мне никто не ходит. Лишь по субботам вечером бывает кто-то. Весь день работаю над Руставели, и радуюсь, что к числу к 20-му ноября вся поэма будет кончена...
= = =
СПб, 1916, 29 октября
...Я тоже очень устаю, ибо задался целью исполинской - кончить к половине ноября поэму Руставели.
Сейчас дописал еще песню. Мне осталось доперевести 17 песен, а переведено - 30 и вступление. В Грузии предвидится ликование великое...
= = =
1917, 27. VI, Боржом
...Я увидел, наконец, Тамар на балконе, на постели, на фоне горного лесного ущелья, еще в жизни, но уже уходящую из жизни, тень прошлого, с ужасающе исхудавшими руками, но с ясным взглядом, все ещё красивого лица, огромных черных глаз, которые еще хранят в себе душу благородную, смелую и бескорыстную. Она тяжело дышит, с малым, но несомненным стоном. Любовь и невозможность любить делают этот призрак святым. Это лицо глядит из фресок Равенны, или из далекого Египта. И только сила души еще не позволяет этому истерзанному телу умереть совсем
Я сегодня читаю здесь «Мысли мировых гениев о любви», но она не услышит меня.
…. Я очарован Боржомом, это райский уголок.
Письма К. Бальмонта к Елене ЦВЕТКОВСКОЙ
1914, 9. IX, Пасси, Париж.
...Сажусь за работу. Весть из Тифлиса.
= = =
1915, 23. VII, Ладыжино.
...Завтра, верно, пошлю тебе отрывки «Витязя в барсовой шкуре». Как великолепна первая глава. Словно тяжёлые узорные занавесы с Кружевными золотыми кистями.
= = =
1915, 24. VII, Ладыжино.
...Шлю тебе первый отрывок первой песни «Витязя в барсовой шкуре». Как, мне нравятся эти приятные строки. В них мед и густое вино, и Восточный аромат.
... Я радуюсь Руставели, и в этой работе что-то провижу.
= = =
1915, 24. VII, Ладыжино.
...Был Юргис и расстроил мой день. Как раз был за работой над Руставели. Все же немного успел. Эта работа, чувствую, меня увлечет, и я из нее извлеку новые звуки и краски.
= = =
1915, 25. VII, Ладыжино.
Я весь день сегодня работал. Перевел, три печатные страницы Руставели. Завтра кончу эту песню, начало которой я тебе дослал. Буду работать каждый день часа по 3 - 4, и посмотрю, что из этого выйдет. Может быть смогу перевести десятка 1 1/2 лучших глав, а остальные связать кратким изложением.
Грузия заслуживает такой работы...
= = =
1915. 27. VII, Ладыжино.
Шлю тебе в полном виде «четырестрочия вступительные» к «Витязю в барсовой шкуре», как полетны эти строки! Напиши подробно о впечатлении, и о том, какие именно будут строки любы.
= = =
1915, 29. VII, Ладыжино.
Я устал от работы над «Барсовой шкурой». Завтра сделаю перерыв...
Съездим на половину сентября и октября на Кавказ. Меня эта мысль все больше занимает.
= = =
1918, 30. VII, Ладыжино.
Послал в петроградский сборник «Отечество», который верно будет интересным, «четырестрочие» Руставели.
...Сегодня утомлен и не переводил «Барсовой шкуры», но зато написал «Панцирь».
...Весь день дождь. Я увядаю. Мне хочется Юга и Солнца. Ум беднеет без солнца.
= = =
1915, 2. VIII, Ладыжино
Третьего дня я послал Тамаре телеграмму: «В сентябре привезу десять песен Руставели. Хотел выступить в Тифлисе, Кутаисе. Откликнитесь. Друзьям привет сердца». Сегодня получил ответ, который прилагаю.
Очень рад. Это не связь связующая, но скрепа опорная. Вся работа моя получает иной радостный смысл, раз меня ждет воистину красивая Грузия. А это так. Я знаю, что не только Тифлис и Кутаис, но и вся Грузия устроит мне триумф, когда я приеду с венком из песен Руставели. Так да будет.
...Я думаю, что наилучшее поехать в Тифлис в 20-х числах сентября и соединить Грузию с выступлениями в Крыму, Одессе и Киеве (на обратном пути).
= = =
1915, 3. VIII, Ладыжино.
... Позирую сейчас. А в мыслях пляшут строки Руставели. Спасибо Табидзе. Прочел ему весь сказ о Ростеване.
= = =
1915, 6—7. VIII, Ладыжино.
Я много думаю о прелести Юга и Солнца. Завтра опять буду работать над Руставели.
= = =
1915, 8. VIII. Ладыжино.
... Привезу с собой Руставели, чтобы не прерывать работу. Чую, что и стихи мои расцветутся непременно новыми звездами и драгоценными камнями.
Сегодня перевел 3-ю песню «Барсовой Шкуры», «Грамота Авт'андила к его приверженцам».
= = =
1915, 12. VIII, Ладыжино.
...Через два дня довершу 1000 строк «Барсовой шкуры». Это 6-ая часть всей поэмы. Я освоился теперь с работой. Но все же она трудная. И если бы не мое торжественное обещание Грузинам, и не сознание, что вся Грузия будет торжествовать свою радость в этом труде я бы ограничился сделанным. Теперь меня манит уже трудность.
= = =
1915, I. IX, Ладыжино.
...Работа моя над Руставели идет успешно. Сегодня кончил переписывать то, что перевел у тебя. А вчера кончил новую песню. Это все, с прежним, составляет 50 страниц, т. е. около 1500 строк. Я, должно быть, переведу еще несколько страниц, и пока поставлю точку, вернусь к чтениям, и что-то придумаю. Хочу к 15 сентября кончить всю работу...
= = =
1915, 2. XI, Ладыжино.
Сегодня я начал новую песню Руставели; и счаст¬лив, что ближусь к самоназначенной цели. Я увлекся «Барсовой Шкурой». Мне окончательно нравится вся эта Восточная пышность и преувеличенность страстей.
= = =
1915, 3. IX. Ладыжино.
Я сегодня сделал тигринный прыжок с Руставели, и для ощущения начала переводил последнюю песню книги «Сказ о свадьбе Авт'андила и Тинатин, волею царя Арабского». Я в восторге от Восточной пышности описаний.
...Получил сегодня письмо от Яшвили из Кутаиси, Хочет к моему приезду выпустить сборник Грузинских переводов моих стихов и просит предисловия.
Солнце греет. Но стихи приходят скупо.
«Русское лето, короткое лето,
Все ли выпито? Все ли пропето?»
Мало! Мало! Какие-то несовершенности шелестят в душе.
= = =
1915, 4. IX, Ладыжино.
Милая, я утомлен немножко, но счастлив воистину. Как давно не был счастлив достижением. Вчера, как писал тебе, я перебросился к концу «Барсовой шкуры» и попробовал смог ли я перевести последнюю песню. 60 строк вышли великолепно, но затем я устал. Сегодня же, после проводов Коли, я сел за работу, и это была не работа, а лишь наслаждение. Весь день ушел на это. С соблюдением полной близости к тексту я перевел 150 строк еще, т. е. всю песню. Завтра я пошлю тебе ее. Это — полновесное, ценное, златолитое блюдо, наполненное рубинами и жемчужинами.
Теперь я знаю, что 40 песен, лежащих между переданными уже началом в 55 страниц и концом, суть не более, как задача 40—50 счастливо выбранных дней. Конечно, подряд 40 дней не выберешь.
Но можно устроить какие-то качели дней.
...Я писал тебе эти дни бегло. Работа поглощала. Теперь буду отдыхать.
= = =
1915, 5. IX, Ладыжино.
Шлю тебе последнюю песню Руст'авели, и те листочки, что возникли счастливо в Лесном Затоне. Это именно там, в Самоанском нашем чертоге, во мне возникло наконец настоящее проникновение к сладостному роднику прекрасной Грузии. Теперь для меня не труд, а радость игры — передача на русский язык этих горячих строк.
Сегодня кончил еще песню. Глубоко вздыхаю. Еще один день работы — и дерзкая мечта о 10-и песнях— свершение законченное.
= = =
1915, II. IX.
Я ничего до сих пор не получил из Тифлиса. Если до 13-го не получу, телеграфирую. Надеюсь, мое путешествие туда не расстроится.
= = =
1915, 15. IX, Ладыжино
Сегодня пришла рано утром телеграмма от Канчели: «Все предварительно готово. Дни будут назначены, когда сообщите точно приезд. Привет. Канчели». .. ':
Твоя мысль о немедленном выступлении в Москве и Петрограде с Руставели и «Ясенем» совпадает с моими. Я пишу сейчас Лагареву, и предлагаю ему взять на себя также и эти два выступления.
= = =
1915, 23. IX, Шуя
...Сейчас заезжали в Шую на 11/а- часа. Когда бы это знал, выступил бы перед земляками, которые, однако, не возбуждают во мне любви. Куда родней Кутаис и Тифлис.
...Я получил от Нины Меунаргия очаровательное письмо. Представь, та пламенная гимназистка, у которой я писал на плече, ее двоюродная сестра.
После Юга так плоско и жалко здесь. Однако в Вологде было так хорошо, как в Тифлисе. Почти.
= = =
1915, 22. XII, Москва
...В Питере я хочу прочесть, в устроенной Долидзе 1-го и 9-го (не позже 10-го), лучше даже 8-го февраля «женщина в поэзии и в жизни». Так уж конечно ж я буду делить свои заработки с благотворящими, а не этими барышниками. Через два дня Долидзе напишу сам. Я видел Сабашникова. Он пришлет мне подписать формальный договор о Руставели.
= = =
1915, 24. XII, Москва.
После вечера Руставели Грузины, под председательством Южина-Сумбатова, устраивают мне банкет. Вероятно, также устроится «Вечер Грузии» (стихи, поэзия, говорение, музыка, пляска) — позднее, когда позволят сроки.
= = =
1915, 26. XII, Москва.
...Сию минуту нужно перелистывать весь материал сегодняшнего выступления. Я буду читать Руставели иначе, нежели в Тифлисе и Кутаисе. Успех, кажется, будет большой.
= = =
1916, VI. 15, Ладыжино.
...Добился сегодня толка наконец! Через 10 дней мне пришлют корректуру Руставели. В июле напечатают все. Я ликую...
1916, 22. VII, Ладыжино.
...Получил грустное письмо от Тамар Канчели из Кисловодска. Она лежит. Больна.
= = =
1916, 30. VII, Ладыжино.
...Получил ласковое письмо от Тамары. Она всех нас искренне любит,
= = =
1916, 1. IX, Ладыжино.
...Я послал сегодня в «Биржевые ведомости» свои два очерка о Руставели.
= = =
1916, 3. IX, Ладыжино.
...Какая радость, — я получил и завтра отсылаю последние листы Руставели. Они вернутся еще однажды, и к 15. сентября «Носящий барсову шкуру» выйдет. К тому-времени, когда я соберусь в Грузию, там будут знать эту маленькую книжку, с которой столько было связано светлых минут.
= = =
1916, 9. IX, Ладыжино.
...Шлю письмо Сандро Канчели. Я никак сроков пока не могу ему указать. Но радуюсь очень, что они взялись сами все устраивать.
= = =
1916, 11. IX, Ладыжино.
...Я перевел сегодня чудесную песню Руставели «Послание Нестан-Дареджан к возлюбленному ее». На ней я построю какие-то новые свои слова о Руставели, как солнечном поэте...
= = =
1916, 16. IX, Ладыжино.
...Я сегодня окончил наконец целую кучу Египетских корректур и перевел целую песню Руставели. Мне ничего не хочется делать — только переводить Руставели для меня светлая радость. Переводя следующую песню, пошлю тебе все новые свои достижения. Эти песни прекрасны, умудренные.
= = =
1916, 20. IX, Ладыжино.
...Написал также Канчели. Сообщаю вскользь о наших делах, о переводе 7-и песен Руставели, и о том, что вероятно приеду в Тифлис в конце октября.
Письма К. Бальмонта к Анне Ивановой
1915, 22. VIII. Лесной Городок.
...Я успешно перевожу Руставели, и верю, очарую, Грузию. Меня; радует, что наконец я вошел в работу, и она идет легко. Это уже закрепилось теперь
= = =
1915, 27. IX, Ростов-на-Дону.
...Я уже далеко от "Москвы. ' Тепло и здесь обманчивое. Но я люблю Юг. Завтра утром уже в Баку, а послезавтра пью .вечерний чай у своих друзей в Тифлисе.
= = =
1915, 4. X, Тифлис.
...Вчера я читал перед Грузией свои слова о ней, вчера же написанные, частью импровизированные, и несколько песен «Носящего барсову шкуру». Это был истинный праздник. Такое напряженное внимание. Столько горящих взглядов. Красавицы и священники, старцы и мальчики, знать и бедно одетые, их было много, человек 800. И моя работа нашла тех, кто в ней нуждался! Когда я вышел на эстраду, рукоплескания длились долго, так что я постепенно бледнел до ощущения холода в лице. Заключительное слово я сказал стоя. повинуясь внутреннему порыву, родившему мысли, и мной владело несказанное волнение, перебросившееся к слушателям, Которые устроили мне настоящий триумф. Я читал хорошо, но был несколько утомлен, — было слишком жарко. После чтения сидели человек 50 до утра. Было много речей, и шуток, и смеха. Все было хорошо.
Я переведу Руставели целиком. Я вижу теперь, что это будет иметь большое, огромное значение для всей Грузии.
...Завтра еду в Кутаис. Там готовятся встречать речами, цветами, музыкой.
= = =
1915, 7. X, Кутаис.
...Я читал вчера с еще большим подъемом, чем в Тифлисе. Театр был полон. Забросали цветами. Рукоплескали до конца. Сегодня готовят в 5 ч. дня праздник мне, с музыкой.
Завтра возвращаюсь в Тифлис. Кутаис прекрасный восточный город. Развалины. Царственно журчащий Рион.
...Иду к тем, кто будет меня венчать сейчас. Меня встретят с музыкой и блестящими глазами. Завтра - Тифлис.
= = =
1915, 9. X, Тифлис.
...После Кутаисских торжеств я вернулся сюда. Послезавтра я выезжаю в Москву. В Кутаисе меня чествовали банкетом более 100 человек. Сейчас еду на вечер О-ва Грузинской культуры, где выступаю, Может выступлю завтра с «Ясенем».
= = =
1915, 19. X, Питер.
...Встречи меня расхитили. До лекции только с Ко¬лей и Мгебровым (изумительный офицер — артист, грузин, брат погибшего гениального изобретателя), Триумф.
= = =
1915, 28. X, Казань.
...Мушка, моя Казанка, знаешь ли ты, что твой город встретил меня так же, как Тифлис и Кутаис?!.. Я был в огромной родной семье. .-*--'
= = =
1415, 29. X, Пенза.
...Завтра утром в Саратов. Ехали в полном спокойствии благодаря заботам некоего грузина.
= = =
1915, 21. XI, Омск.
...Приготовь (с помощью Кати и тети Саши (примечание, Тётя Саша — переводчица, старшая сестра Екатерины Андреевой (жены Бальмонта)) и Котляровского) все, что можешь достать о Древней Грузии.
= = =
1915, 7, XII, Город Невы.
… Через 3—4 дня свяжусь; с лучшим знатоком Грузии. Н. Я. Марром, и буду говорить о Руставели.
= = =
1915; 14. XII, Питер.
… Я предпринимаю окончательно решенную поездку весной по Югу России и по Сибири до Японии вклюдательно, читая «Любовь и Смерть в мировой поэзии», * «Крестоносец "Любви, Руставели».
...Я добыл множество книг... Молю достать из Лазаревского института Broseet, „Histoire de la Georgie”и все, что можно о Грузии 5—12 веков.
= = =
1915, 15. XII, Город Невы.
Прочел две книги о Грузии 12-го века. («Иоанн Петрицкий» и «Грузинские Одописцы»)....Занят, но надо втиснуть, в эти дни еще свидание С Марром, со Смирновым, может быть с Горьким..
= = =
1916, 24. I, Питер.
...Я только что кончил несколько страниц, которые сегодня прочту, говоря о Руставели, и которые войдут ботом целиком в «Любовь и Смерть». Параллель между Данте, Петраркой, Микель-Анджело и Руставели, в лике обожествителя женщин и любви. Такой параллели до меня еще не делал никто. Я очень радуюсь на новизну и самой задачи и содержащихся в разрешении ее — новизны утверждений.
= = =
1916, 27. .1, Город Невы.
...100 рублей прошу через Грузин отправить в Тифлис Ал-ру Ив. Канчели, во имя Руставели и Бальмонта, для «О-ва распространения грамотности среди Грузин»
= = =
1916, 2. III, Харьков.
...Я завтра буду читать "Театр юности и красоты" и отрывки из Руставели, в литературно-художественном кружке, в пользу раненых.
= = =
1916, 17. III, Новониколаевск.
...Начинаю помышлять, что недурно было бы также вынуть из чемодана поэму Руставели, и перевести отсюда несколько строф, дабы искупаться опять в Восточном роскошном слове и чувств.
= = =
1916, 20. III, Томск.
...Впрочем, ласково напали еще на вокзале: там ждала дружина верных, 25 студентов — Грузин, которые встретили меня речью и провожали рукоплесканиями.
= = =
1916, 2. VI, Сибирь.
...Возвращаюсь к грузинской. грамматике. Если ты
еще в Москве, поищи у букинистов, не найдут ли грузинского Евангелия, а также какой-н. б. грузинской хрестоматии. .
= = =
1916, 11. X. В. О.
... Страницы Руставели успешно мелькают. Дня через 4 отправляю Сабашникову песен 14 или 13.
= = =
1916, 15. X, СПб.
...В Тифлис послал телеграмму, что замедлю свой, приезд и привезу Руставели целиком. Если духи благие поворожат, я к половине ноября смогу кончить «Барсову шкуру».
= = =
1916, 17. X, СПб.
... Я весь в Руставели. Половина поэмы уже готова. Когда будет вся, это будет событие. И думаю, как перед Грузинами я возьму в руки и покажу свою, работу, я бледнею и плачу, как герои Руставели.
= = =
1916, 18. X, СПб.
… Кончил вчера новую песню Руставели. Половина всей поэмы уже готова теперь. Я ни о чем другом больше не могу думать. Радуюсь этой работе, в кото¬рую верю, и которая на время заслоняет от меня всякие угрозности обстоятельств.
= = =
1916, 20. X, СПб.
... Вчера я безумствовал с Тариэлем, и перевел 7 1\2 печатных страниц. Сегодня лишь 3. Отдыхал и перечитывал. От Тамары Канчели получил телеграмму, что больная, она безмерно радуется окончанию Руставели, и что друзья меня любят и ждут.
= = =
1916. 21. X, СПб.
...Перевожу Руставели. Маленький томик Руставели, получил известие, — выйдет только в половине ноября,— в типографии нет рабочих. Я не жалею об этом. Это вдвойне укрепляет меня в решении не торопиться чрезмерно в Тифлис. Я хочу, чтобы эта книжечка приехала туда раньше меня недели на две.
= = =
1916, 23. X. СПб.
... Замышляю устроить, в Тифлисе неделю Шота Руставели — прочесть в 6—7 вечеров всю поэму целиком, не выпуская ничего. Сегодня пишу об этом Канчели.
= = =
1916, 23. Х, СРб.
...Пока я не кончу Руставели и не съезжу в Тифлис, я не вижу своего времени... Я не должен сейчас отрываться от работы над Руставели, от этого зависит многое, многое.
...Тамар Канчели, кажется, так больна, что возникает вопрос, успею ли я привезти ей в подарок полный перевод «Носящего барсову шкуру». Эти два обстоятельства не могут не связывать меня.
= = =
1916, 2.. XI, СПб.
Пришла Таня — пили чай. Я читал новые песни Руставели. К 7-и- часам кончил, измученный, но и радостный 22-ю песню... Завтра отсылаю Сабашникову 13 песен. Завтра смогу телеграфировать Тамаре, что мне осталось кончить лишь 13 песен. Вижу благодатный конец. Он мне засияет к 15-му ноября.
...Я живу в полной замкнутости, и не хочу никого видеть.
= = =
1916, 21. XI, СПб.
... Послал Канчели телеграмму: «Кончаю последние четыре песни. Могу выехать шестого декабря. Удобное ли это время для выступлений или лучше святки? Решите те Вы. Телеграфируйте».
Если, они телеграфируют «святки» я был бы счастлив. Мне бы этого гораздо больше хотелось. Но: может быть святки еще менее удобны. Буду ждать!
Вчера до 2-х часов ночи был с Руставели...
= = =
1917, б. V, Новочеркасск.
... Вчера с успехом читал и говорил. А потом 20 Гру¬зин чествовали меня. Были обычные речи, песни, и в разумной мере кахетинское. Меня Грузины любят везде.
= = =
1917, 20. V.
...Уезжаю хлопотать о Грузии...
= = =
1917, 23. V, Москва.
... Я решил ехать в Тифлис 5-го июля. Хлопочу о - билетах. Написал Тамаре и Сандро Канчели и князю Диасамидзе, отправил письма с Табидзе. Яшвили будет устраивать мои выступления.
= = =
1917, 10. VI, Грозный.
... Если удастся сесть в Тифлисский поезд сегодня ночью, завтра я буду наконец в Тифлисе. О, если б!
= = =
1917, 12. VI, Тифлис.
...Никто не встретил: Канчели сутра уехал в Боржом. Тамара тяжело, больна. Моя телеграмма получилась в его отсутствие и лежала нераспечатанной. Фаэтонов не было... Мерно шли 13 версты по ночному Тифлису. Мы уже доходили до Московской улицы, где нашли бы пустой запертый дом; вдруг, на углу вырос призрак — князь Георгий Амираджиби, брат Тамары и проводил нас в дом Тамар, где существую как у себя. Он сбегал за Диасамидзе и до 5-и часов утра мы бесе¬довали. Сегодня видел Табидзе. Выступления будут на днях.
= = =
1917, 14. VI, Тифлис.
...Устроятся ли в действительности мои выступления. За неделю до моего приезда Тамар сделалось совсем худо, у ней открылось кровотечение, и в утро дня т.е. ночи моего приезда Канчели был спешно вызван к ней. Диасамидзе человек мало предприимчивый, и лишь поддерживаемый моей энергией он предпринял разные меры, и вчера мы вместе вечером устроились с залой в Новом Клубе. Выступаю 16 и 18. Позднее и еще. К Тамар, верно, поеду 19—20. Из Боржоми вернусь в Тифлис.
Как жаль, что ты не здесь. Как все нравилось бы здесь твоей Восточной душе. Я очарован летним Тифлисом. Днем яркий зной, к вечеру — волшебная южная прохлада. В Дворцовом саду, ныне общедоступном, красота тропических растений.) Мимозы, бамбуки, магнолия рододендроны, пышные розы, кипарисы молятся тишине. Встречаю зеленых друзей, которых любил на Яве и в Мексике... '
Здесь нет того озлобления и тупости, которые так мучительны на севере. Природа повелевает людям быть красивыми.
= = =
1917, 15. VI, Тифлис.
...Здесь жарко, но пленительно. Совсем экзотично. Я вспоминаю то Вера-Крус, то Яву, то Капри, то Валенсию. Завтра читаю «Мировых • гениев». Вчера, наконец, вернулся из Боржоми Канчели и рассказывал о Тамаре. Она прикована к постели.
= = =
1917, 24. VI, Тифлис.
... Я только что написал очерк «Привет Кавказу» для 1-го №-а «Республики» (газета Канчели и Диасамидзе). .•
= = =
1917, 25, VI, Тифлис.
... Наконец, через 3 часа, я еду в Боржом. Мне еще странно думать, что я сегодня увижу Тамар. Я уже
почти привык, ощущать ее как знак, как образ» как память, как прошлое.
= = =
1917, 28. VI, Боржом.
... Чувствовал себя исчерпанным после вчерашнего выступления. Зала была полная, слушали внимательно. Когда я уже кончал почти, оставалось два листика, некий полковник, известный идиот, сидевший в первом ряду с двумя дамами, в виде протеста против восхваления Грузинского поэта, встал и вышел более громко, чем допускала возможность. Я кончил и сказал несколько слов такого взнесенного гнева, что вся зала устроила мне продолжительную овацию.
Кажется, друзья устроят мне здесь возможность жить. Как здесь хорошо. Сегодня вчетвером, я, кн. Дмиреджиби, кн. Диасамидзе и Сандро Канчели, на носилках снесли Тамар с высоты, где ее дача и где она задыхалась, вниз, на берег Боржомки. Вчера казалось, что она умирает. Сегодня ей лучше.
= = =
1917, 30. VI, Боржом.
...Хотел пробыть здесь до 3-го, но послезавтра меня везут в горы, в Цагвери, где я буду читать о Руставели и свои стихи. Поеду в Тифлис 3-го июля.
= = =
1917, I. VII, Боржом.
...Шлю мои новые строки «Привет Кавказу» и «К Грузии». Мне самому они любы.
= = =
1917, 2. VII, Боржом.
… Через несколько дней еду в Кутаис.
= = =
1917, 4. VII, Боржом.
... 15 я снова буду на день — на два в. Тифлисе, а от 17 до 31 выступаю по два вечера в Кисловодске, Железноводске, Есентуках и Пятигорске. Я встретил случайно в Цагверах В. Долидзе и подписал такой контракт.
Тамару оставил в полусознании и может быть живой уже не увижу. Если последнее наше свидание, 4 дня тому назад, было последним — она была со мной красива, заботлива и нежна. Но уже отошедшая.
= = =
1917, 7. VII, Боржом.
Телеграфировал тебе вчера из Тифлиса. Тамар умерла. Последние дни она была в забвении, и я ее не видел. Наше последнее свидание было таким, что я чувствовал, что оно последнее... Хоронить Тамар будут в Тифлисе. Как тень прошла эта жизнь.
= = =
1917, 8. VII, Тифлис.
... Тамар лежит в соседней комнате. Она спит в защите запаянного гроба с стеклянным оконцем, которое нельзя открыть, но в которое можно заглянуть. Две тонкие свечи горят. Одна в изголовье, другая в ногах. Четыре магнолии, от меня, роняют свой пьянящий дух, как будто здесь еще возможно счастье. Я грустно рад, что. она больше не страдает, не задыхается больше; не тянется к изменившей жизни, не улетает ее сердце, а уже улетело.
Как тихо она спит. Вчера вечером были родные и близкие. Каждый Грузин, каждая Грузинка подходили к Сандро с коротким рыданием, и припав к нему на грудь, молча скорбели, с такой жалостью.
Утром она одна. Я заходил сейчас к ней. Поеду еще сейчас. Завтра мы ее похороним.
= = =
1917, 10. VII, Тифлис.
...Вчера мы похоронили Тамар. Нас провожающих было много. Гроб весь был укрыт цветами. И от меня было много белых, красных и чайных роз. И белая лента: «Лучшей Грузинке, Тамар Канчели, от К. Бальмонта, во имя ее пропевшего по-русски всю поэму Руставели».
Я еще не в силах понять, что Тамар действительно нет.
Шлю мой стих Тамаре.
= = =
1920, 5. V, Москва.
... Сценарий к Руставели я написал. Фельдман одобрил и он постановил (его решение, однако, нуждается еще в формальном, утверждении какого-то комитета) — оплатить мне 100.000 руб. и взять меня на свой счет на съемки в Сочи и Туапсе. Кажется затруднений нельзя ожидать. О, если бы!
= = =
1920, 13. V, Москва.
...Я сейчас страшно занят. Мне поручили в 3-й дня написать сценарий к Руставели. Кинема, который будет его ставить едет в начале июня в Пятигорск-Кисловодск и предлагает довезти меня с семьей туда. В понедельник отправлюсь получать заграничные паспорта. Если же это дело окончательно расстроится, мы поедем в Кисловодск. Может быть, это и лучше.
= = =
1920, 14. V, Москва.
... Я очень устал за день работы. Завтра утром кончаю свой сценарий к Руставели. Не знаю, что у меня вышло. Если он будет найден удачным, я тотчас же буду писать сценарий к своей написанной драме Огненное Причастие».
В начале июня мы, верно, поедем в Кисловодск,
если поездка в Италию расстроится, что правдоподобно.
Письма К. Бальмонта к М. САБАШНИКОВУ
1916, 11. 12, Ладыжино.
Миша, обращаюсь к тебе с просьбой. Я надеялся еще в мае увидеть песни Руставели отпечатанными. С половины июля я слышу обещания корректора, но их нет и доселе, и когда будет книжка, мне не видно. В этом промедлении виновата конечно типография. Я очень прошу тебя, во-1-х, если возможно, побудить типографию к скорейшему изготовлению корректуры, во-2-х, если найдешь возможным, послать мне причитающееся вознаграждение теперь же, (за вычетом уже-полученных мною во Владивостоке — 300 рублей). В летние месяцы мои заработки ограничены до минимума.
= = =
Владивосток, 25. VI, 1916.
Поглощенный впечатлениями своей поездки по Рос¬сии и Сибири, я только теперь отсылаю тебе тот мате¬риал, касающийся Руставели, который хотел передать тебе при отъезде из Москвы. А именно: 1. Договор о Руставели. 2. Предисловие к Руставели и сопровождаю¬щие его Очерки и изъяснения. 3. Листок поправок.
Я очень прошу тебя ускорить набор, дабы вернувшись в столицу через месяц, я мог безотложно прочесть Корректуры. В Грузии очень ждут этих песен и всей моей работы.
Если возникнут какие-н. б. технические затруднения из-за печатания имен с придыханием (Т'амар, Руст'авели) предоставляю тебе право уничтожить эту форму правописания, в примечании же, на первой странице, прибавь слово: «не местного обычая». Пожалуй, лучше уничтожить придыхания. Боюсь недоразумения, и для глаза неприятно.
= = =
1916, сентябрь, 16. Ладыжино.
Дорогой Миша, вчерашнее твое письмо было для меня истинною радостью.. Не только кстати, пришло оно, но и явилось ответом на две мои мысли, которые были со мною все эти последние недели.
Над моим письменным столом здесь висит прекрасный портрет вдохновлявшей Руставели, царицы Тамар, работы тонкой, лицо — как один из красивейших ликов италианской живописи.
В ящике же письменного стола, в Москве, лежит портрет Руставели. Каждый день, принимаясь за работу, я смотрел на Тамар, и мне хотелось, что бы ее лицо и лицо Руставели украшали мою маленькую книжку, посвященную «Носящему барсову шкуру». Но я не знал, где ты, и потому не писал тебе об этой. Оба портрета передам тебе для воспроизведения тотчас же до приезда в Москву. Другая мысль была вот в чем. В прошлом году, когда я принялся за перевод поэмы Руставели, я через некоторое время вошел в волну увлечения и мог бы, если бы не состоялся перерыв работы, кончить еще в прошлом году к святкам всю работу. Но мне нужно было заботиться о разных вещах, которые меня отвлекали и разбили настроение. Всю зиму я напрасно пытался, время от времени вернуться к этой работе. Теперь я опять в волне увлечения ею. К концу. сентября смогу передать тебе перевод еще 10-и песен, и если я не буду заниматься ничем, кроме Руставели, в течение трех ближайших месяцев, к концу святок, я доставлю тебе весь перевод полностью. Если ты не найдешь для себя обременительным каждый раз, при доставлении в издательство 10—12-ти песен, совершено готовых к печати и не нуждающихся ни в какой, переработке, — уплачивать мне договоренные монеты, я могу тогда в эти ближайшие три месяца всецело посвятить себя этой работе, не заботясь ни о чем и не разбивая ничем своего настроения, которое, если вторично упущу, еще труднее будет создать в третий раз. Я думаю, что твой вопрос об «обозримом» времени окончания перевода этим моим письмом получает полный ответ, укрепит меня вполне в моем решении не сходить с этой волны работы вплоть до ее полного окончания.